Рождество "Непобедимого солнца"

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рождество "Непобедимого солнца" (старая орфография)

В западной церкви обычай праздновать 25 декабря, как день рождения Спасителя, утвердился в IV веке. Церковь восточная приняла то же самое число несколько позднее. Были делаемы неоднократные попытки обосновать это число историческими данными, как действительную дату для начала земной жизни Иисуса Христа, но попытки эти натянуты, мало достоверны и должны быть отчислены к апокрифическим ложным мудрствованиям. Древнее христианское предание не дает материалов к их подтверждению. Известно, что в настоящее время высказано сомнение даже в правильности нашего летоисчисления. Предполагают, будто воплощение Иисуса Христа совершилось не в 753 году от основания Рима, но в 749, - что прибавляет эре нашей целые четыре года. Талмуд относить век Христов почти на столетие ранее. При такой неясности дать даже в годах, трудно спорить о числах. Есть возможность полагать, что, на Западе, некогда Рождество справлялось в мае: улыбку Младенца-Христа встречала улыбка возрожденной природы. Указание это, однако, сомнительно. Уже древнейший (III--IV в.) церковно-юридический сборник христианский, известный под названием "Апостольских постановлений", учит: "Дни праздничные соблюдайте и прежде всего день Рождества Господня, совершая его в двадцать пятый день девятого месяца", то есть - при мартовском годе - декабря.

Строители христианства, ломая в куски старые языческия верования, имели, однако, огромное политическое благоразумие - не давать новообращенным массам возможности заскучать по старому культу и оставляли в большей или меньшей неприкосновенности народный праздничный календарь, лишь истолковывая его сообразно требованиям новой религии, применяя древние торжественные дни к преданиям, легендам и святыням христианским. Благоразумие это было проявлено и по отношенню к празднику 25 декабря.

День этот - восьмое число январских календ - торжественно справлялся в римской империи гораздо раньше христианской реформы Константина Великого. Около 273 года император Аврелиан установил на 25 декабря празднество в честь зимняго солнцестояния, под названием:

"установил", лучше заменить словом "узаконил", т.-е. ввел в оффициальный культ империи народный праздник, данным давно уже торжествуемый, по обычаям, признанным, если не всем Римом, то весьма значительною его частью. Третий век христианской эры в Риме - эпоха торжества солнечных культов. Гелиогабал верховный жрец храма Солнца в сирийском Эмесе на Оронте - сидит на императорском престоле и предписывает Риму обожать вывезенный с Востока конический аэролит: символ производительности благого солнца Проводится идея, что все боги, национальные и чужеземные, - ничто иное, как олицетворение одного бога - солнца. Идея эта получает не только религиозное, но и политическое значение.

Римским императорам льстит мысль видеть то же единовластие на небе, что Рим создал на земле. Подобно монархам Азии и Египта, они начинают считать себя представителями и роднею солнца. Восточная прививка воздействовала в Риме быстро и энергично, попав на хорошо подготовленную почву расшатанного эклектического политеизма. Царствование Аврелиана характеризуется религиозно-политическим торжеством солнечной идеи, а при Диоклетиане наступает её золотой век. При этих императорах, на римских медалях стала появляться надпись "Sol dominus imperii romani" - символ оффициального культа, слившого для римлян Солнце и Митру в тожество. Выражаясь словами Лукиана, "мидиец Мифра, в персидском одеянии, с тиарой на голове, не знающий по-гречески даже настолько, чтобы можно было с ним поздороваться", воцаряется в пещере на самом Капитолии. Уже одно множество мифраитических памятников, находимых повсеместно, где только летали некогда орлы римских легионов, свидетельствует о широком, всенародном господстве солнечного культа в эпоху, предшествовавшую государственной победе христианства. Один город Рим, в конце IV века, насчитывал, в пределах своих, тридцать семь мифреумов. Большая часть мифраитических барельефов относится к III и IV веку; лишь немногие принадлежать к эпохе Антонинов. Культ Мифры проник в Рим во время войны Помпея с морскими разбойниками, - следовательно, всего одним веком ранее апостольской проповеди; таким образом, рост его совершился почти параллельно росту христианского культа. Многие историки справедливо находят, что культ Мифры, - это, по остроумному сравнению Ренана, франмасонство древняго мipa - как резкая и в высшей степени популярная монотеистическая поправка к обветшалому язычеству, тормозил победоносное развитие христианства не в меньшей мере, чем гонения Деция, Диоклетиана и других убежденных политических преследователей религии Иисуса. По справедливому замечанию одного изследователя, "мир был бы мифраитическим, если бы не распространилось христианство". Ведь даже Константин Великий, которого церковь зовет Равноапостольным, был ревностным мифраитом.

Существуя слишком три века рядом, до известной степени соперничая одна с другою за преобладание, две религии, обе проповедующия единобожие и возвышенные нравственные начала, - ибо культу Мифры нельзя отказать в таковых, несмотря на некоторые мрачные его подробности, - не могли претерпеть такое тесное соседство без некоторого взаимовлияния. Оне одновременно и мешали одна другой, и помогали. Что христианския влияния проникали в мифраизм, - по всей вероятности, по преимуществу через гностическия секты, - несомненно. Мифраизм имел некоторое подобие таинств евхаристии и крещения, общия с христианством надежды на вечную жизнь, схожия представления о рае, подобие догмата о непорочном зачатии и т. д. Самая идея Мифры. - как света, исходящого от верховного божества и равного в чести и славе с верховным божеством, которому он, Мифра, неразделен, - имеет смутное сходство с "споклоняемостью" Лиц христианской Троицы. "Этого Мифру, владыку пастбищ, - говорит Зенд-Авеста, - я создал, как достойного жертвоприношении и славословия, наравне со мною, Агура-Маздой". Подражание христианам мифраиты доводили даже до постройки храмов своих, "мифреумов", в форме креста: таков храм открытый в Геддеригейме, близ Франкфурта. Деление мифреума было то же, что и первобытного христианского храма: на три корабля, причем средний имел в глубине нечто вроде алтаря - плиту с общеизвестным барельефом Мифры, поражающого жертвенного быка. Даже самое изoбpaжeнie этого акта уже дает намек на некоторую близость к христианскому образу жертвы, приносимой в искупление мipoвoro природного греха; намек этот еще подчеркнут тем выражением глубокого сострадания Мифры к пораженному им быку и отвращения его от кровавой, совершаемой им жертвы, которое неизменно присуще всем мифраитическим барельефам. В особенности ярко сказывается оно на горельефе музея в Карлсруэ, открытом в 1838 году близ городка Нейнгейм, недалеко от Гейдельберга. Идея насилия, свершаемого Богом над своею волею, во искупление мipa, идея выкупа от смерти противовольною жертвою, которой Бог спасает человечество, таким образом, не чужда была и мифраитам. Но они не могли возвыситься до идеи самоотвержения, поставившей христиан смиренными владыками вселенной: их разум не мог восприять величия Христа, Самого Себя возносящого на крест за грех Адамов, Своею "смертию смерть попирающого", и остановился на четверти пути: - на символе Мифры - жертвовозносителя, но не жертвы. На них как бы сбылось слово Тертуллиана, взывающее к языческим императорам о свободе религиозной совести: "Предоставьте одним молиться истинному Богу а другим - Юпитеру, одним приносить в жертву самих себя, а другим - козла".

Мифраиты, как и христиане II и III века, практиковали подвиги сурового аскетизма. Даже эпитафии на могилах мифраитов сходятся с xpистианскими лаконизмом формул и символов своих. "Renatus in aeternum" - "Возрожденный в жизнь вечную", - вот мифраитическое надгробие, которое не звучало бы диссонансом и на наших кладбищах. Наконец, мифраиты, подобно христианам, имели в Риме даже свои катакомбы: такой уголок найден в XVIII веке как раз под знаменитою церковью "Domine, quo vadis" - в теснейшем соседстве с христианскими катакомбами Претекстата, отделенный от них лишь бревенчатою перегородкою. Христиане II и III века отнюдь не были счастливы соседством мифраитического культа, подделывавшого их этику, догматы, символы и обряды и, таким образом, предлагавшого своей пастве, вместо евангельского хлеба духовного, обманчивый суррогат. Свидетель тому - Тертуллиан. Последователи учения Спасителя даже приписывали это опасное и коварное сходство действию враждебной, демонической силы, от века готовившей всякия затмения солнцу Христовой правды. "Если бы кто спросил, говорить Тертуллиан, кто возбуждает и внушает ереси, я бы отвечал: диавол, который ставить долгом себе скрывать от людей истину и всячески старается в мистериях ложных богов подражать святым обрядам христианской религии. Он также погружает обожателей своих в воду и заставляет верить, что в купели сей получать они отпущение грехов своих. Он ставить знак на челе воинов Мифры, когда они посвящаются; приносить в жертву хлеб, представляет вид воскресения; предлагает вместе и венец, и меч, запрещает жрецам в другой раз жениться; имеет даже своих девственниц". В высшей степени примечательно в этом отрывке, что Тертуллиан как бы ставить культ Мифры в разряд ересей, а не идольских богопочитаний; без сомнения, это - обмолвка, - однако же, - выразительная. Спокойный и мягкий диалектик Юстин Философ, в знаменитой беседе своей с Трифоном Иудеем, прямо и откровенно установляет связь между сказанием о вифлеемской пещере Рождества и мифраитическими пещерными таинствами. "Когда совершители мистерии Мифры говорят, что он родился от камня, и место, где они посвящают верующих в него, называют пещерою, то не вижу ли, что они это заимствовали из слов Даниила: "камень без рук оторвался от большой горы" (Дан. II. 84) и так же из пророка Исаии, которому постарались они подражать во всех словах? Ибо они устроили, чтобы и у посвященных были беседы о соблюдении правды". Текст Исаии, на который ссылается Юстин Философ, действительно, с замечательною полностью излагает символику мифраизма: "Тот, кто ходит в правде, кто ненавидит нечестие и неправду и удаляет руки от даров, кто затыкает уши, чтобы не слышать неправильного суда крови и закрывает глаза, чтобы не видеть нечестия: он будет жить в высокой пещеры крепкой скалы" (Иcaiя, XXXIII). По демонической системе объяснения ложных религий, проводимой Юстином Философом, дьявол хитро воспользовался этими пророчествами, чтобы научить жрецов Мифры почитанию его чрез пещерное действо. И, точно, "бог из камня" - о ex петрас; - постоянный миститческий эпитет Мифры. Существует даже алтарная надпись, посвященная Petrae genetrici, то есть " Камню, бога рождшему".

Строго разсуждая, культ Мифры, в язычестве своем, удалялся от христианских начал вряд ли на большую дистанцию, чем некоторые ереси напр., чудовищные бредни офитов или каинитов, которых, однако, церковь признавала, хотя заблудшими, но все же христианами. Насколько хорошо понимала церковь неудобство соприкосновения с её обрядами таинств мифраитического солнечного культа, характеризует и следующий исторический результат. Став у кормила государственной власти, христианство показало себя довольно терпимым, по крайней мере, на первых порах. Конечное торжество над язычеством совершилось путем побед спокойных и кротких, без гонений и притеснений: умиравший паганизм не оставил по себе мучеников. Но не менее известны, с другой стороны, энергия, с какою сражались между собою разные толки древняго христианства, безпощадная ревность, с какою католическая церковь истребляла ереси, возникавшия в недрах её. Вражда победоносного христианства к культу Мифры, по систематическому характеру своему и быстрым истребительным результатам, напоминает скорее именно эту противоеретическую, а не противо-языческую страстность. Мифра - солнце - как бы объявлен исключительно вредным из всех других божеств идольских. В то время, как дряхлому эллино-римскому Олимпу дают умирать своею смертью, с равнодушием презрения: эти, мол, идеи и без того давным-давно мертвые! Оставим же мертвым хоронить своих мертвецов! - в то самое время, против Мифры в Риме и новорожденной Византии, как впоследствии против Сераписа в Александрии, чувствуется ожесточение энергической борьбы, как против живого и полного сил соперника. Историческия параллели доказывают нам, что это - постоянный закон религиозной эволюции: гонение культа торжествующого против культа вытесненного и вымирающого, против открытого, но безвозвратно побежденного врага своего, бывает всегда гораздо слабее, чем гонение против толка, - родственного, но не совсем согласного с ортодоксально провозглашенною догмою. В государствах магометанских суннит относится к шииту гораздо хуже, чем к естественным врагам своим - христианину, еврею, буддисту, гэбру. Лютер, когда сам стал "папою в Виттенберге", мягче пишет о католицизме, чем о Цвингли и Мюнцере. Мы, - современные христиане, - довольно равнодушны к идолопоклонничеству каких-нибудь мултанских вотяков, но принимаем энергичные меры против раскола, штунды, рационалистических сект. Дряхлая Кереметь для нашей веры такой же безсильный враг, как для победителей-христиан IV и V века мрамор, бронза и дерево низверженных идолов: мы позволяем спокойно вымирать язычникам-вотякам; века Константина и Феодосия дозволили сравнительно спокойно вымереть язычникам государственной римской религии. Но - подобно тому, как от нас должны выселяться духоборы и штундисты, - в христианско-государственном Риме уже не могли ужиться и мифраиты - с их почти христианскою моралью и обрядностью, но без веры в самого Христа.

влияние Юлиана Отступника. В половине V века культ Мифры окончательно угасает. Пещеры засыпаны, храмы заперты, жертвенники разбиты, монеты, посвященные Deo Soli Mithrae, перелиты с новым штампом.

Нельзя отрицать, однако, что иные стороны гонимого мифраизма, как солнечного культа, принесли христианству и некоторую практическую пользу, облегчив многим прозелитам переход к христианским воззрениям, символам, образам и метафорам. Темный человек, привычный поклоняться Мифре, как "Soli invicto", легче принимал Христа, когда слышал, что Христос есть солнце правды, неугасаемый свет,

Первые христиане почти не имели праздников, да - по причине гонений - и не могли иметь их в том смысле, как мы понимаем слово "праздник". По указанию Оригена, в его дни справлялись лишь: день Господень, т. е. воскресенье, пятница перед Пасхою, Пасха и Пятидесятница. Затем, до нас дошли только свидетельства об уклонении христиан от языческих празднеств: об отказах украшать в дни их дома свои цветочными гирляндами, устраивать иллюминации и т. д., а также строгие покоры отцов церкви тем из паствы, кто воздержания этого не проявлял. Судя по резкостям Тертуллиана, недостатка в таких малодушных не было. Да оно и понятно! Открыто праздновать знаменательные события своей истории, конечно, может лишь религия торжествующая или, по крайней мере, забравшая силу, обезпечившая возможность своего существования. Между тем, праздник - прямо потребность духа человеческого; он - награда за веру, он - то право на ликование, которое достигается точным и благочестивым исполнением принятых на себя религиозных обязанностей. И вот, мы видим, что не только язычники, врод Цельза, начинают упрекать христиан отсутствием у них праздников, но и сами христиане тяготятся будничностью своего религиозного быта, и их начинает тянуть к языческим торжествам. Во время таковых, по обличению негодующого Тертуллиана, "домы у христиан и двери у домов их отличаются теперь более, чем у язычников, множеством светильников и лавровых венков". "Если по легкомыслию вашему, - убеждает он общину свою в другом своем сочинении, - непременно нужны уже для вас праздники, то разве мало их у вас? У вас их более, чем у язычников. Языческие праздники совершаются только один раз в год, а у вас воскресенье возобновляется чрез каждые семь дней. Пересчитайте все идолопоклоннические праздники в году, и вы увидите, что у них не достанет их для замены пятидесяти дней нашей Пасхи". Дело, однако, было не в количестве только, но и в качестве праздников. Философу достаточно внутренняго, религиозного значения праздничных дней; массе, - по легкомыслию её, теперь и от торжествующого христианства. И ей уступили: уже Византия обилием пышных и величественных празднеств церковных оставила далеко за собою обилие и великолепie религиозных торжеств языческого Рима. Как противовес отголоскам паганизма, составился подробный календарь, требовавший постоянного и глубокого внимания к дням, объявленным святыми. Не увлекайся мистериями в честь умершого и воскресшого Адониса! - безмолвно приглашал календарь этот, - но молись, радостно вспоминая, что, ради спасения твоего умер, и воскрес Иисус Христос. Зачем тебе старинные нечестивые флореалии? Церковь около того же времени разрешает тебе благочестивый и высоко поэтический праздник наш Пасху, Троицын день, столь же полные прекрасных цветов и вешняго "зеленого шума", как и отживший праздник побежденного культа.

III и IV века старательно изыскивают новые праздники для формирующагося христианского календаря. В эту именно пору, с особенною настойчивостью обсуждается вопрос о времени рождения Христа, - нecoмненнo, в связи с вопросом, к какому месяцу приурочить чествование этого великого события. Климент Александрийский приводить свод различных мнений на этот счет.

Замечательно, что памятники христианского искусства первых веков не дают почти никаких намеков на события евангельския, сделавшияся впоследствии важнейшими центрами нашего календаря. Так, именно, рождество Спасителя ни разу не изображено на фресках римских катакомб; мы встречаем картину события лишь в барельефах некоторых саркофагов позднейшей эпохи (начиная с IV века), на резных камнях и на донышках стеклянных чаш. Вообще, можно установить правилом: развитие христианской иконографии вслед за развитием христианского календаря, - а последний во всех странах Европы начинал тем, что христианизировал исконный календарь местного языческого культа. Римлянин, германец, славянин, - все привыкли торжественно справлять пору зимняго солнцестояния. Следовательно, праздник этот - январьския календы - самый важный в общеевропейском году, надлежало, так и оставить всей Европе, сделав его столь же многозначительным в христианстве, как многозначителен был он в язычестве. И праздник был сохранен навеки - только Dies Natalis Solis Invicti превратился в Dies Natalis Christi Solis Invicti. Грубый язычник Аврелиан, сам почитаемый, как сын солнца, вряд ли понимал, учреждая праздник 25 декабря, какой великий подарок он делает грядущим векам - им руководил какой-то божественный инстинкт, гениальное вдохновение свыше.

что оно - сам Христос, - можно было временно смотреть сквозь пальцы, в надежде на будущее духовное просвещение обращенных масс. Так впоследстии, в миссионерской практике своей католические монахи мирились с буддийскими и браминистическими обычаями азиатских прозелитов, лишь бы совершить главное: призвать их под знамя Христа и удержать под этим знаменем. Пусть de facto человек останется несколько язычником, лишь бы de jure он считался и сам считал бы себя христианином: фактическое христианство, силою привычки и просвещения, придет позже.

Насколько крепко держалось в умах III--V века воспоминание о прежнем солнечном значении праздника 25 декабря, уясняет проповедь папы Льва Великого, знаменитого мирною победою своею над Атиллою, бичем Божиим: он жалуется, что мнoгie из паствы его питают "пагубное мнение", будто торжественный день этот чествуется не ради рождения Христа, но во славу "восхождения нового солнца". Предразсудок невольно поддерживался в темных людях, - привычных понимать слова буквально в прямом и непосредственном их значении, - частым употреблением солнечных метафор в тексте церковных служб и проповедей. Таков, например, рождественский католический гимн: "Sol novus oritur". Тремя начальными словами этими, если позабыть или по невежеству не понять их аллегорического значения, выражается как раз то мифологическое представление, которое поклонники солнечных культов искони соединяли с зимним переломом года. Лучшая и гуманнейшая часть римского общества, - как отчасти соглашаются с тем и языческие писатели, - не слишком верила в справедливость диких клевет на христиан, как врагов рода человеческого, взводимых, главным образом, ревностью иудейских общин. Зато в этом избранном большом свете существовала тенденция считать христиан сектою солнцепоклонников - как бы фракцией мифраитов.

В таком случае следовало бы нас причислить к персам ". Однако, и сам Тертуллиан жалуется, что многие христиане, под предлогом восхищения небесными светилами, "шевелят губами по направлению к восходящему солнцу''. Папа Лев Великий поддерживает обвинение, упрекая некоторых христиан, что, прежде чем войти в базилику св. Петра, или поднимаясь на вершину гор, они обращаются к восходящему солнцу и кланяются ему. Это происходит, - говорит он, - частью от невежества, частью от духа язычества. Следует заметить при этом, что обычай молиться на восток - так называемая ориентация - развился в христианских общинах гораздо позже времен апостольских: по крайней мере, ранних указаний на его господство и обязательность мы не имеем. Это - наслоение II и III веков, несомненный результат общения с другими монотеистическими культами: иудаизмом, мифраизмом и т. д. "Обратившись на восток, мы входим в общение с Солнцем правды", учит бл. lepoним. Запад противопоставляется востоку, как отчизна тьмы - отчизне света, как сатана - Христу. Св. Кирилл Иерусалимский поясняет, толкуя таинство крещения: "Солнечный закат есть образ тьмы, а сатана есть тьма, и сила его во тьме; поэтому, чтобы отречься от господина тьмы, крещаемого символически обращают лицом на запад", причем он обязан исполнить известные угрожающие обряды - дунуть и плюнуть на сатану и т. п. Таким образом, духовный антитез вечного зла, погубляющого мир, вечному добру, его Искупителю, всецело выливается, через русло вдохновенной метафоры, в наглядный физический антитез мрака наступающей ночи сиянию восходящого солнца.

"Понеже Христос есть истинное солнце и день истинный и надлежит молить Его, да приидет на нас свет дня естественного так же, как и вечного дня грядущей жизни"... "Слава Тебе показавшему нам свет!" первое утреннее приветствие церковной службы: теплое благодарение всего христианского общества, за избавление от власти демонической ночи. В знаменитом памфлете Цельза против христиан, последние порицались, между прочим, за то, что не поют возвышенных гимнов Аполлону и Минерве и, следовательно, равнодушны и неблагодарны к благодеяниям божественной мудрости. Ориген, в опровержении своем на памфлет, счел нужным и важным защитить свою общину от этого - очевидно, по условиям времени, очень щекотливого - обвинения, противопоставив возвышенным языческим гимнам несравненно более возвышенный гимн христианский: "Слава в Вышних Богу" - воспеваемый в конце всенощного бдения, т.-е. в первые века христианства - на восходе солнца. Уже одна эта потребность оправдаться в неимении солнечного гимна знаменует, насколько тяжелым представлялось подобное обвинение Оригену, как настоятельно и необходимо было показать его вздорность среде христиан-прозелитов и образованных язычников, для которых предназначался памфлет Цельза.

"Приносящий жертву богам кроме одного Господа, да будет истреблен!" таков был лозунг христианства, завещанный ему, как духовное наследие, от Пятикнижия Моисеева. Но суровый лозунг смягчался на Востоке и в Египте, под влиянием привычки к солнечному культу. Снисходительность эта сказывалась, в особенности, в сектах гностических, Востоку же и обязанных своим происхождением. Гностицизм, - вообще, странный компромис-межеумок, возникший между философским наследием язычества и христианским обетованием. Легендарный отец его, Симон-Волхв, пытавшийся за деньги купить дары Духа Святого, - прообраз всего гностицизма: маг идеалист, с огромною фантазиею и слабою поверочною логикою, погрязший - вследствие такого противопоставления умственных дарований - в грубом дуализме... Инстинкт зовет его к свету Откровения, а косность привычки и образования тянут к полу-шарлатанскому, полу-убежденному ведовству. Гностики пытались примирить язычество с христианством. Известно, что они настолько усвоили себе Мифру что превратили его имя в мистический талисман и вывели из него, при незначительном видоизменении букв, входящих в состав его имени, таинственную цифру солнечного года З65. Св. Августин упоминает об одной последовательнице секты Карпократа, Марцеллине, имевшей в своей молельне, рядом с образом Христа, изваяние Пифагора.

"Там, поклоняющиеся Серапису, - суть христиане, а те, кто называют себя епископами Христа, - посвящены Серапису" (Illic qui Serapem colunt christiani sunt et devoti sunt Serapi, qui же Christi episcopos dicunt). Образцов "солнечного двоеверия", вроде приведенных выше из Тертуллиана и Льва Великого, можно подобрать сколько угодно. Да не надо для этого углубляться и в древность. По свидетельству Тейлора, еще недавно в Армении существовала секта так называемых якобитских христиан, которые, с полною искренностью и глубоким благочестием, сливали теплую веру в Спасителя мipa с откровенным культом видимого солнца. Так что Робертсон, может быть и прав, когда утверждает, что, стерев мифраизм с лица земли, как учение оффициальное, христианство вовсе не уничтожило его, а лишь видоизменило, приняв мнoгie обряды его, символы и теории в свои недра. Следы мифроизма, говорит названный английский историк, сохранились доселе в ритуале католической церкви и даже в надписи, гордо красующейся на первом храме христианского Рима.

"Dies Solis" ("День Солнца-Правды)"; что опять-таки сводило их в родство с мифраитами, у которых первый день был посвящен Солнцу и Мифре и назывался Днем Господним. "Если мы предаемся радости в так называемый день солнца", - говорит Тертуллиан, - то причиною тому совсем не то, чтобы мы поклонялись солнцу". Haзвaнie Dies Solis заимствовано, конечно, из языческого грекоримского календаря. "Распяли Христа накануне Сатурнова дня, (т. е. субботы) - говорит Иустин Философ, а в день после Сатурнова дня, т.-е. в день солнца, он явился апостолам". Воспоминание о языческих обрядах, свершавшихся в день солнца, парализовалось для христиан противопоставлением библейской мысли о сотворении в этот день мipa со светилами небесными и аллегорического представления о вторичном возсоздании мipa, духовном, чрез воскресение Христа - Солнца правды, поклоняемого всеми христианами. День солнца и Иустин, и Тертуллиан назначают, как срок для общих крещений. Но крещения совершались и, надо думать, с еще большею торжественностью, - и по великим праздникам Пасхи, Пятидесятницы, а когда установился и сразу прочно привился в народе праздник Рождества Христова, то и в Рождество. Если крещение с охотою производилось и считалось особенно благодатным в Dies Solis, тем охотнее подвергались ему, тем большей благодати ждали от него для себя те, кто крестился в Dies Natalis Solis Invicti, - обновляя себя к духовному возрождению одновременно и подобно тому, как солнце обновляло в тот же день свои силы к новому годовому кругу. Уже одного включения в рождественския службы исконного, вдохновенного гимна крестильного - "Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся" - достаточно, чтобы признать, что старинный день "Рождества Непобедимого Солнца" стал днем великих побед истины христианской, великих массовых присоединений новых верующих сил к благодатной рати неугасимого Солнца Правды, - Света, что и во тьме светит.