Балдуин Справедливый

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Балдуин Справедливый (старая орфография)

Cлучилось это в XII столетии, при епископе Вилибальде, в прекрасном графстве Фландрии. Государь её - Роберт II, по прозванию Иерусалимский, - был в давнем отъезде: обет, данный Христу и папе, увел его в крестовый поход и задержал в Святой земле на долгие годы. А между тем, в стране было худо. Три лета, одно за другим, стояли мокрые. Пажити сгноило ливнями, морския наволнения опустошили побережье. Наступил голод, а за голодом пришла чума.

Развился разбой. Шайки бандитов бродили по краю, не встречая ни малейшого сопротивления. Грабила оголевшая чернь, грабило хищное дворянство. Порядочному и зажиточному человеку стало не житье во Фландрии. Мещане, купцы, ученые, художники и прочие мирных занятий люди бежали толпами за море - в Англию, где король Генрих I принимал их с распростертыми объятиями. Ведь люди эти вносили с собою в его государство не только свой зажиток, но и свое образование, свой навык к искусствам и ремеслам, в которых тогдашние англичане ушли еще не далеко. Он отвел фламандским эмигрантам земли на восточном берегу своего королевства и наделил их льготами и привилегиями.

В дополнение несчастий Фландрии, Роберт Иepyсалимский, хотя и возвратился, наконец, в Европу, но пал в битве при Манте, сражаясь за Людовика Толстого. Графскую корону Фландрии принял от Роберта сын его Балдуин VII, - человек молодой, и, правду сказать, - ждали от него немного прока.

Когда короновали Балдуина, он, по старому обычаю, в графской мантии и в венце, показался с вышки своего дворца гордым вассалам и шумящему народу.

С важною осанкою стоял он над толпой; взор его быль суров; на тяжелый боевой топор опирал он закованные в сталь руки. Изумился народ: никогда еще не видал он таким веселого принца Балдуина. Мертвая тишина легла над площадью, и, когда заговорил новый граф, речь его неслась гулко и веско, как набат, - и ни одно слово не пропало даром.

- Откройте уши, господа, - сказал Балдуин, - и слушайте меня хорошенько. А выслушав, поймите и запомните. Сегодня я, Балдуин VII, сын Роберта, граф Фландрский, учреждаю в стране мир общий и дворянский. Учреждаю, утверждаю и клянусь поддерживать его, дондеже есмь.

- Объявляю его с этого самого дня, с этого самого часа. Объявляю его вашему честному собранию и велю провозглашать о нем на всех площадях и перекрестках. Я сказал, - и мир уже в силе. А - кто его нарушить, - горе тому!

И взмахнул топором Балдуин и крепко стукнул им по перилам балкона. А солнечный луч играл на топоре, и зловещая сталь сыпала веселые искры.

Тогда выступил вперед, в воинском доспехе, герольд и, развернув хартию, писанную золотом и киноварью, прочел громко:

I. Да никто не дерзает врываться насильно в чужие дома ночными часами.

Не то - казнен будет смертью.

II. Да никто не дерзает поджигать чужое жилье, ниже грозить другому поджогом.

Не то - казнен будет смертью.

Не то - казнен будет смертью.

IV. Кто убил или рану нанес, пусть докажет пред правым судом, что невольно он грех совершил, защищая себя от ударов другого.

Не то - казнен будет смертью.

V. Пусть свою правоту подтвердит он поединком или Божьим судом - испытаньем водою, огнем иль железом.

Не то - казнен будет смертью.

VI. Судьи графа, чиновный синклит и все, кто под графом и с графом, - да творят всем в стране добрый суд.

Не то - казнены будут смертью.

VI. Да не смеют они налагать податей не под силу народу.

Не то - казнены будут смертью.

И снова взмахнул топором Балдуин и снова поклялся.

- Мир общий и вечный. Так я сказал, - так теперь и будет. А - кто его нарушить, - горе тому.

На завтра, после обедни, Балдуин вновь вышел на вышку дворца. Большая свита следовала за ним, а на площадь пришел палач, с своими подмастерьями, - и положили они плаху, и разожгли костер, и повесили над костром котел с конопляным маслом.

И вскричал герольд:

- Кто хочет просить суда у его светлости графа Фландрского? Выступайте вперед и обвиняйте без страха!

Нищая старуха, в рваном рубищ, вся в синяках и ранах, подняла руки вверх и - расталкивая пред собою толпу - завопила:

- Я! Я прошу суда у графа!

И когда стала пред лицом Балдуина, сказала:

- Ваша светлость! Я бедная вдова. На шeе у меня - трое сирот: дети моего покойного сына, что сложил голову в Палестине, на службе Господу Богу и его светлости, вашему отцу. Их, ваша светлость, надо поить и кормить, а достатки мои малые. Всего-то имущества у меня было - хата, да две коровенки. Вчера, ввечеру, ехал мимо министр ваш, Пьер д'Оскан, - вон этот великолепный рыцарь, что стоит возле вашей светлости. Полюбились ему мои коровы, и он велел своим лакеям угнать скотину к себе, в свой коровник. А когда я сказала: - Нет, господин рыцарь, теперь не те времена! - и стала грозить ему вашим судом, - министр ваш приказал слугам разнести мою хату по бревну, избил меня и сирот... и вот я пред вашею светлостью, вся - как видите.

Ничего не ответил старухе Балдуин, точно и не слыхал её. А рыцарь Пьер д'Оскан стоял - не робел. Могучий он был человек, и не ему было бояться графского суда и поклепов какой-то нищей старухи.

- А что, палач, - сказал Балдуин, - хорошо ли разгорелся твой костер, довольно ли вскипело в котле масло?

- Никак нет, ваша светлость, - отвечает палач. - Сию минуту вскипит, - обождите самую малость!

- Кто еще просит графского суда, выходи вперед и обвиняй без страха.

Оробела старуха. Видит Пьер д'Оскан глядит на нее зверем, а сам ухмыляется в ус:

- Что, старая ведьма, много ли взяла? А теперь - погоди! теперь тебе, за кляузы, не то еще будет!

- Господи! - думает старуха, - вот уж правда, что - кого Ты захочешь погубить, так прежде разум отымешь. Ну - как могла я поверить графскому суду? Разве мыслимо, чтобы граф вступился за нас, смердов, против знатного господина? Ни доброго словечка не молвил мне Балдуин, а министр его теперь сживет меня со свету. И осталось мне одно: бежать, куда глаза глядят, покуда голова цела на плечах.

Юркнула в толпу и была такова. А по народу - что ветер - гудел глухой ропот.

- То-то! на обещанья граф щедр, а на расправу выходить жидок.

- Всем сулил равный суд, а, небось, руки коротки - не тронул своего полномочного министра.

- Свой своему по неволе друг!.. И граф - дворянин, и Пьер д'Оскан - дворянин. Волк волка не ест, так дворянину ли наказать дворянина?

Балдуин не слушал народной молвы, а под шум мирил двух мещан, что принесли к нему на суд свою подворную тяжбу... Замирил, отпустил и снова - к палачу:

- А что, палач, хорошо ли разгорелся твой костер, довольно ли вскипело в котле масло?

- Никак нет, ваша светлость. Ciю минуту вскипит, обождите самую малость.

Снова принялся за суд Балдуин, примирил две семьи, что дошли до ножей из-за отказа в сватовстве отцу жениха отцом невесты. Отпустил и спрашивает в третии раз:

- Теперь, палач, готов ли твой костер, в пору ли вскипело в котле твоем масло?

- О, да, ваша светлость! - теперь лихо горит мой костер, и как раз в пору кипит в котле над ним масло.

- Приблизьтесь же ко мне, сир Пьер д'Оскан, - а ты, палач, возьми этого человека.

Затрясся рыцарь, как осиновый лист, побледнел, как мертвец, и, шатаясь, выступил вперед на зов государя... Сам палач оробел смотрит на Балдуина, не верит ушам:

- То ли я ослышался? то ли молодой граф рехнулся?

Но грозно взглянул Балдуин, тряхнул топором. И схватил палач рыцаря и - как был тот в сапогах и шпорах - швырнул его в кипящее масло. А народ рукоплескал и вопил:

- Да здравствует граф Балдуин и праведный суд его!

- Да здравствует Балдуин Справедливый!

- Да здравствует Балдуин Народолюбец!

Два года спустя, не стало ни грабителей, ни насильников, ни воровства и разбоя во всей Фландрии. Успокоенная страна быстро богатела, росла и крепла. Эмигранты понемногу возвращались в край. Нахлынули иноземные купцы, и - под рукою обезопасившого ее государя - ожила и расцвела, вовсе увядшая было, торговля. Крестьяне, перестав робеть за судьбу своих посевов, уверенные, что ни один насильник не посмеет вытоптать их нивы или отнять у них снятый со жнивья хлеб, обработывали землю на славу. Bсе хвалили и славили Балдуина в народной средеи звала его людская молва не иначе, как "молодец с большим топором".

Ненавидели Балдуина лишь знатные вассалы, которых он обуздал. В своих разбойничьих замках они ковали крамолу, составляли заговоры, - и один им едва-едва не удался.

В великий день Рождества Балдуин давал дворянству пир в своем дворце. Много было выпито доброго вина и пенистого пива. Когда же - так подумали гости - охмелел Балдуин, вдруг бросились они на него с мечами.

Двадцать два человека было их, а Балдуин, один, вскочил им на встречу. Схватил он со стены свой острый топор, а, вместо щита, взял со стола серебряную чашу... Так бился он один, как кабан против псов, пока не прибежала к нему на помощь верная стража.

Солдаты изрубили в куски всех заговорщиков. - лишь одному дана была пощада. То был Роберт де-Фекьер, родной племянник графа. Малый молодой, но распутный и пьяница, он больше всех проклинал "общий мир" и его строгия расправы, больше всех ненавидел сурового дядю и усерднъе всех желал ему смерти. Он, первый, вошел в заговор и - остался в нем последним...

- Ну, - сказал Балдуин, - вот и конец забаве. Унесите вон эти трупы, вытрите кровь, омойте полы, и сядем опять пировать! Маленькия неприятности не должны мешать большому удовольствию.

И он вытер полою окровавленный топор, и протянул своему гофмаршалу, чтобы тот налил вина, ту самую огромную чашу из серебра, что сослужила ему в бою такую хорошую службу.

- Поди сюда, любезный племянник мой Роберт. Садись-ка рядом, душа моя. Ты довольно повозился сегодня, стараясь убить меня, - небось, устал, недурно будет теперь и выпить.

Дрянь-человечишка был Роберт де-Фекьер, но смелости взаймы ни у кого не просил, да и за словом в карман не лазил. Смотрит и не разберет: не то насмехается над ним дядя, не то и впрямь не держит на него гнева.

- А, - думает, - была не была, - валять шута, так валять до конца.

Выпил Роберт и прищелкнул языком.

- Ай да винцо! - сказал он, - что ни в рот, то спасибо.

- О? нравится тебе? Если так, не тужи: я подарю тебе его целую бочку... Гофмаршал, прикажи сейчас-же прикатить сюда из погребов моих бочку мальвазии - лучшую, какая у нас найдется.

Прикатили.

- Эта бочка - твоя, Роберт. Я обещал тебе ее, и ты ее получишь. Пей, милый Роберт, пей, не стесняйся. Она - вся твоя, а ты - весь её. Ты любишь мальвазию, а я люблю тебя, и, чтобы сделать тебе приятное, как добрый дядя, - клянусь: ты примешь смерть от мальвазии, и бочка мальвазии будет тебе гробом.

- Наполни чашу! Черпай смелее... пей! Вот так. А, когда ты, дружок мой, опьянеешь, палач возьмет тебя за ноги, всунет головою в остальное вино и заколотить за тобою донце. Господа! позовите-ка палача.

Роберт хотел просить пощады, но Балдуин протянул ему чашу, и в сухом, холодном взоре дяди молодой человек прочитал безповоротно: смерть.

- Спасибо - хоть умру пьяный! - подумал он, принял чашу и опорожнил залпом.

скорее, только бы избавиться от этой медлительной пытки, от глумливого позора этой безобразной, унизительной казни. Но все напрасно: голова не кружится, ноги стоят твердо, мысли ясны, речь не мешается, - только сердце щемит невыносимо, горит в груди, да губы высохли в угольки, и язык, как суконная тряпка, болтается в воспаленном рту...

- Плаху! топор! - прохрипел он, наконец, - граф, сжальтесь! прикажите рубить мне голову.

Вместо ответа, неумолимый Балдуин показал племяннику на новую чашу, которую, с молчаливым поклоном, подносил осужденному гофмаршал.

сознательного ужаса смерти...

Наконец, Балдуина совсем сморило сном. Он сжалился - махнул рукою. Палач схватил Роберта, перевернул вверх ногами и всунул в бочку.

Но, так как и он в течение ночи пил вина больше, чем привык и чем следовало, - то во сне ужасно храпел.