Конокрады.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Конокрады. (старая орфография)

КОНОКРАДЫ.

Тифлисский дилижанс заночевал в Пасанауре, вместо Млет, - и мы, пассажиры, все были рады радехоньки, потому что вот уже ровно час, как на встречу нам, вдоль по ущелью Арагвы, дул резкий, леденящий кровь в жилах, ветер, a сама Арагва металась и клокотала вдвое сильнее обыкновенного. Это значило, что в Чертовой долине свирепствует буря, a на Гудауре, пожалуй, даже и буря снежная. Ведь Гудаур на переходе от осени к зиме становится настоящим престолом Борея с белыми власами и с седою бородой. От Гудаура к Млетам падает отвесный спуск. Человеку, чтобы сойти по этому отвесу, надо сделать, если он смелый и привычный к горной ходьбе путник, девять верст; на лошадях-же, по шоссе, -- двадцать две версты крутыми зигзагами и перебегами. Но Борею с белыми власами до людских путей и троп нет дела и, когда он машет своим косматым рукавом на Гудауре, - внизу, в Млетах, y подножия его престола, обывателям житья нет... A Пасануар все-таки от этого ледяного безобразника подальше -- на целые восемнадцать верст, что в горном климате не шутка.

В душной общей комнате почтовой пасанаурской станции усталость и жилое тепло, после дорожного холода, скоро сморили сном всех пассажиров. Не спали только я да мой сосед по империалу дилижанса, отец Мелетий - диакон из какой-то Терской станицы, возвращавшийся домой из Тифлиса, куда ездил по церковным делам. Это был человек огромного роста, широкоплечий, осанистый, солидный и степенный. Родом он был из терских-же казаков, вел y себя в станице большое хозяйство, край свой знал превосходно и по дороге рассказал мне много любопытного. Я лежал на жестком станционном диване навзничь, следя за путешествиями тараканов по белому потолку. Диакон тяжелыми шагами разгуливал по комнате, то и дело заглядывая в темные окна, -- в холодную ночь, смешавшую в своем грозном гуле вой и стоны ветра с грохотом и плачем Арагвы.

- Ну, погодка, - обратился Мелетий ко мне, заметив, что я лежу с открытыми глазами. - Как подумаю, что, пожалуй, и за горами - там, y нас в степи - пурга ходит, так, верите-ли, сердце и упадет... Вот даже спать не могу. Притомился, a сон не берет.

-- A что, собственно, вас тревожит?

-- Да уж больно воровская ночь. Обе руки злодею распутывает: бери, что плохо положено, -- небось, никто не увидит! В нашей стороне -- проснешься после этакой ночки, так, к коням-то пока дойдешь, трясешься, как в лихорадке: целы аль нет?

- Уводят?

- И не говорите. Эта наша оголтелая татарва -- самый что ни есть вредный народ по лошадиной части. Деньги, вещь какую-нибудь золотую или брильянтовую - не стянет, a коня, баранту, да вот еще оружие, если хорошее, y родного отца уволочет, не пожалеет... Меня, бесовы дети, два раза дочиста разоряли. И ведь как, бестии, -- Господи, прости мое согрешение, -- свое дело ловко налаживают! Целая наука y них. Шайками ходят и все это мошенство свое точно на гуслях, по струнам, разыгрывают.

И он подробно рассказал мне, как был обокраден сам и как вообще в Терских и Кубанских станицах попадают подчас в руки лихих людей добрые казацкие кони.

* * *

-- Представьте себе, что вы зажиточный станичник. В степи y вас гуляет порядочная отара овец, a во дворе стоит пять-шесть добрых коней, и рабочих, и под верх, и в разъезд. Особенно дорог вам какой-нибудь "Гнедой" или "Серый", -- вы привели его из Ставрополя; он ваша гордость: вся станица завидует вашему коню и хвалит его. Хвалят и заезжие кабардинцы, но от их похвал вас бросает и в жар, и в холод. Не то, чтобы вы боялись, что коня сглазят, -- сглазить могут и свои, --

-- За Серым в оба глаза смотри... Его Мехмед Рыжий облюбовал, -- он спуска не даст.

Проходит несколько дней. Вы забыли и думать о Мехмеде, тем более, что вашего Серого успели после того похвалить и Магома Косой, и Абдулка с Сердитой Балки, и еще добрая дюжина удальцов, обычаями и свычаями своими ничуть не уступающих Мехмеду. В один вечер вы с тревогой смотрите на выползающия из-за степного горизонта тучи. Ветер их несет прямо на станицу, и ветер сильный: если-бы под таким ветром в ближней за станицею балке из пушек стреляли, то в станице ничего не слыхать было-бы, a весь звук пошел-бы к горам, хоть до них десятка два верст, a то и больше, до станицы-же и двух не будет. Накрапывает дождь. Вы креститесь, качаете головой и за ужином говорите сыну:

-- Ты, Степан, поди ляг нынче во дворе, под навес. Больно неладная ночь. Да Серого-то навещай.

В другое время Степан заворчал-бы на вас за такое решение, но теперь видит, что резон на вашей стороне, говорит: "ладно!" и, вместе с работником, покорно отправляется под навес, где и заваливается спать на армяк, разостланный под опрокинутой арбою. Вы тоже ложитесь, но ваш сон неспокоен. То и дело вы поднимаете голову от подушки и прислушиваетесь к мерному шуму дождя на дворе... И вот в одно из таких пробуждений вы ясно слышите взвизг собаки на дворе, жалобное ржание и слабый стук копыт. Вы вскакиваете. хватаете шашку, бросаетесь к двери, -- ваша жена валится вам в ноги и молит: "Не ходи -- убьют!" Впрочем, выйти и невозможно. Едва вы зашумели, три мерные удара прикладом снаружи в выходную дверь возвестили вам, что к вам приставлен часовой, который, при первой вашей попытке вырваться из западни, выпалит в вас в упор без дальних разговоров и разсуждений и, уж конечно, положит на месте: кабардинцы промахов не дают. Вам приходит в голову мысль сшибить сторожа дверью и все-таки пробиться к своим коням, но, на случай такой попытки, в окно вашей мазанки глядят два ствола ружья другого часового, вы его не видите, a между тем, стволы правильно меняют свое направление, согласно всем вашим перемещениям. Вы хотели-бы закричать, но вспоминаете, что y вас во дворе спит сын, ему еще пока не сделали худа (если только не зарезали сонного, что, впрочем, в таких случаях редкость), a с первым вашим криком его непременно прикончат. Вам остается, словом, покориться судьбе, сесть под образа, спокойно слушать, как всхлипывает ваша жена, укачивая разбуженного ночною суматохой грудного ребенка; размышлять о том, кому собственно вы будете обязаны разорением - Мехмеду, Абдулке или Магоме, и кто из ваших ближайших соседей помогал им, так как по станичной пословице, "кабардинец без казака во двор не войдет": недоумевать, почему не залаял ваш исполин-овчар Полкан и т. д. Как вас грабят, - вы не слышите. Лошади не ржут, - очевидно, им затянули морды ремнями, не топают, - на них надели соломенные чулки. Грозные стволы в окне пропадают. Это значит, -- дело кончено: ваши кони не только выведены со двора, но уже и угнаны версты за две. Вы бросаетесь к дверям, распахиваете их настежь, -- "караул" на всех известных вам языках, шуметь, сколько угодно, и сзывать хоть всю станицу. Первое, на что вы натыкаетесь на дворе, -- труп вашего Полкана. Вы вспоминаете, что весь день вчера он ходил скучный, a к вечеру так забился под крыльцо, что и вызвать его нельзя было: должно быть, злоумышленники заранее окормили собаку. Когда воры из-под ветра подобрались к вашему двору, честный пес был верен до конца: как ни скверно было ему, a перемогся и бросился защищать хозяйское добро, да лишился сил и свалился с ног; тут его и покончили прикладами.

-- Степан! Степан! -- зовете вы. В ответ раздается невнятное мычание. Вы видите y ног своих два скрученных по рукам и ногам существа; вместо голов, y них какие-то безобразные остроконечные рыла. Вы освещаете их фонарем; оказывается, что на лица несчастных нахлобучены их-же собственные папахи; a последния окручены башлыками; лучше и проще обезвредить свидетеля невозможно, - все заклепано: глаза, уши, рот, нос... Как что случилось? Когда развязанный Степан очнется от ужаса, изумления, а, может быть, и от хорошей тукманки по голове, какою все-таки угостили его для верности, он разскажет следующее.

-- Проснулся я, -- "Иван! -- кричу, -- ходил смотреть коней?" A Иван не отзывается... только хрипит как-то... Встал я сам, -- батюшки! как с навеса прыгнет мне на плечи кто-то, словно кошка! - я упал, a меня в тот же миг прикладом по голове хвать. Очнулся связан, a на морде узел наворочен.

Иван-же не откликался Степану по самой простой причине. Во сне его давил домовой, но, когда он, уже задыхаясь, открыл глаза, то домовой оказался здоровым парнем; усевшись y него на груди, вор одной рукой держал его за горло, a другой уставил пистолет ему в лоб.

"сбиваете" соседей, садитесь на коня (увы! чужого, занятого y кунака) и едете по свежему следу. Конечно, он запутан похитителями донельзя, но станичнику надо уметь разбираться в хитрых узорах, чертимых по степи конскими копытами. Вы добрались до балки. Тут задача ваша осложняется. Следы разбежались. Одних коней воры направили налево, других направо. Ваши спутники, кроме того, показывают на какие-то "возвратные".

-- Направо поехали! --

-- Неправда, налево. Направо они только круг сделали до ручья (имярек), a потом обскакали степью назад, и с этих пор побежали налево.

Едете налево. Проезжая аулы, кочевья, селения, вы наводите справки, но вам отвечают так-же неохотно, как отвечали-бы вы сами чужой погоне за конокрадами: если и знаешь что о них, лучше держать язык за зубами, - что за охота в один прекрасный день получить из-за угла пулю в ухо? Не сам преступник, так родственники его постараются. Конечно, при теперешних порядках за это ссылают на каторгу, но каторга убийцы - плохое утешение для убитого. У какого-нибудь аула след теряется.

-- дело в шляпе: в силу круговой поруки, общество обязано или заплатить вам стоимость пропавших коней, или найти и выдать вора. Если нет, то вам приходится либо продолжать самостоятельно поиски, либо предоставить их полиции. И то, и другое, по местным условиям, довольно безполезно, и только счастливая случайность может вз-вратить вам пропажу...