ЧТЕНИЕ
ЧТЕНИЕ - Трактовка проблем средневековой истории Ч.я и письменности в значительной степени определяется пониманием этих практик в современной культуре, ретроспективным анализом тех изменений, которые привели к современной функции и динамике текстов в культуре. Для большинства специальных работ отправным пунктом служит положение, что феномен Ч.я и письменности претерпел радикальные изменения на длительном пути от первоначального состояния письменной культуры к современному.
В самом средневековье процесс Ч.я редко становился предметом рассмотрения и описания, и ввиду неоднозначности описывающих Ч.е терминов это оставляет простор для самых разнообразных толкований вопроса о моменте и форме переключения с засвидетельствованного для античности Ч.я вслух на современный стандарт индивидуального, строго визуального и интимного чтения про себя. Громкое чтение вслух с несомненностью отражено в средневековых источниках. Помимо раннехристианских и средневековых описаний и изображений «горячо читающих» отшельников (еще и в XVII в. одного такого увидел Симплициссимус), секретарей или школяров, показательно само словоупотребление: глагол legere («читать») может быть полностью синонимичен, например, cantare («петь»), a scribere - равняться dictare («писать» - «диктовать»). Устав Бенедикта (VI в.) предписывает монахам читать, не мешая друг другу, Петрарка проводит дни или в Ч.и, или в молчании, а Фома Кемпий-ский понимает Ч.е как совместную работу глаз и губ. Миниатюры изображают групповые Ч.я и декламации, тексты пестрят упоминаниями писцов, чтецов, секретарей и т.д., а сама работа читающего считалась тяжелой и требующей неплохого здоровья. Немногочисленные теоретические отступления различных авторов только усиливают эту картину: так, Небридий, современник и корреспондент Августина, указывает, что для восприятия необходимо услышать написанное. Наиболее общая формулировка самого Августина звучит следующим образом: записанное слово вообще не является словом (т.е. понятием, смысловой единицей), оно лишь обозначает какой-то смысл и должно быть произнесено, освобождено от уз мертвой буквы (Ita fit, ut cum scribitur verbum, Signum flat oculis, quo illud, quod ad aures pertinet, veniat in mentem). Написанный текст воздействует на средневекового читателя прежде всего акустически, говорит с ним, и с этим согласуется известная традиция придания прозаическим и даже деловым документам метрической формы (каковы, например, папские грамоты XII в., написанные особым размером (т.н. «григорианский стиль», cursus или stilus gregorianus). Любой средневековый письменный текст в определенной степени рассматривается как замена личного общения. Прежде всего это касается писем и текстов проповедей. Известно, что отдельные случаи Ч.я про себя, «глазами» действительно шокировали, по крайней мере в поздней античности, - Лукиан сурово осуждал тех, у кого глаза бестолково бегут перед губами, а Августин в «Исповеди» подробно останавливается на том, как поразил его своим беззвучным Ч.ем Амвросий Медиоланский.
Существует точка зрения, представленная в первую очередь работами М.Шольца, что техника визуального «тихого» Ч.я существовала на протяжении всего средневековья и была достаточно развитой. Его основные аргументы связаны прежде всего с практикой медитативного Ч.я, возведенной в правило монашескими уставами и противопоставляемой ими групповому громкому Ч.ю. Однако большинство исследователей предполагает, что на протяжении средневековья происходит все-таки достаточно решительное изменение соотношения между громким и безмолвным Ч.ем. Помимо практики медитации различимы и другие изменения. С Библией в европейскую культуру вошел текст огромного объема и чрезвычайной значимости. Очень скоро для ориентации в св. Писании появляется и распространяется вспомогательный аппарат. Текст разбивается на главы и параграфы, форма книги-кодекса позволяет нумеровать страницы и оставлять поля, быстро покрывающиеся маргиналиями и заголовками; уже в IV в. Евсевий Кесарийс-кий разрабатывает первые примитивные библейские конкорданции, составляются явно предназначенные для глаза хронологические таблицы. Августин снабжает свое сочинение «О граде Божьем» подобием краткого оглавления, а Исидор Севильский в нач. VII в. не только считает наилучшим тот способ Ч.я, при котором язык и губы двигаются тихо и незаметно, но и снабжает свои «Этимологии» рассчитанными на зрительное восприятие таблицами. Техника составления и оформления текста претерпевает еще более важные изменения в каролингское время: каролингская реформа ведет к принятию хоть сколько-нибудь общепонятного на всей территории Европы и сравнительно простого шрифта - знаменитого минускула; пергамен, несомненно, дорогой, но «вечный» материал, начинает восприниматься как достойная замена почти недоступному в Европе папирусу. Может быть, самая перспективная перемена приходит на континент в VIII-IX вв. из Ирландии и Англии: соприкосновение кель-то- и германоязычного населения Европы с латынью и литургические потребности привели к делению прежде сплошного латинского текста на слова; это было важнейшим шагом, радикально облегчившим восприятие смысла текста без произнесения его вслух. Практическое переключение с аудиального группового на визуальное Ч.е про себя, с точки зрения таких специалистов, как Р.Сэнгер и Б.Сток, происходит в XII-XIII вв. и сопровождается важными техническими усовершенствованиями: впервые со времен античного Рима появляется курсив, т.н. готический, затем полукурсив, и письмо становится настолько быстрым, что стало возможным даже отказаться от сложнейшей системы сокращений. Стремление к ускорению письма проявляется в том, что современники были готовы жертвовать ради этого даже каллиграфией (курсив воспринимался как «неискусный», хотя и полезный, шрифт). Аппарат ссылок, алфавитных таблиц (впервые -Elementarium doctrinae erudimentum, 1053 г., сборник цитат из Папиана в алфавитном порядке), оглавлений, даже диаграмм (у Иоахима Флорского), появление красных строк предполагают, в первую очередь, визуальное восприятие; о том же теперь говорят и миниатюры, изображающие читающих книги с плотно сжатыми губами, в то время как практика диктовки все больше ограничивается сферой обучения. Происходят изменения в манере иллюстрирования книг в сторону подчинения иллюстраций содержанию текста и отступления от, по преимуществу, орнаментального и во многом условного искусства миниатюры раннего средневековья. Ценную информацию дает исследование генеалогий рукописей: появляются «глазные» ошибки, характерные для немого списывания текста. В библиотеках начинают призывать к тишине, а в скрипториях книги не зачитываются писцам с начала до конца, а делятся на части и распределяются между ними - культура визуального Ч.я отдельного фрагмента текста существует уже до окончательной интенсификации и механизации Ч.я, пришедшей с книгопечатанием, означавшим одновременно и новый прорыв к индивидуальности Ч.я и понимания.
В механизме использования текстов происходит эволюция, равная по своей важности основополагающему переходу от аудиаль-ной письменности к визуальной. По определению М.Клэнчи, - от «сакрального письма к практической письменности». В раннес-редневековом восприятии текста было еще очень много от священнодействия, даже магии. Об этом говорит и практика медитативного Ч.я в мистике христианского монашества, и внимание к формальному исполнению текста, к материалу, на котором он написан, и к знакам, с помощью которых выражается смысл. Так, помимо документального определения существа земельной сделки грамота служит ее символическим олицетворением, подобным куску дерна, передаваемому в знак отчуждения земельного владения. В позднее средневековье то же сказывалось в другом: книги, в которых содержалась ересь или богохульство, стали торжественно уничтожать.
Одним из важнейших пространств применения Ч.я была месса - акт, в котором звучание, интонация и ритуальная сторона произносимого не менее важны, нежели непосредственное содержание. Соответствующим образом было построено и средневековое образование: ученику нужно было преподать вовсе не процедуры отстраненного текстуального анализа, или даже просто рационального понимания текста, но искусство lectio, умения использовать книгу для того, чтобы в просветленном озарении постигнуть неизменный и неисчерпаемый замысел творения. Стоит отметить, что через призму понятого таким образом Ч.я преподавалась и языческая мудрость; в христианской мистической метафорике боговдохновенное Ч.е «освещает» то, что подлежит усвоению у античных авторов. Пиетет перед записанным словом проявлялся и в той осторожности, с которой текст предавали увековечиванию: записи не должно удостоиться ничто, что может оказаться сомнительным или ложным.
С другой стороны, в самой парадигме сакрального восприятия текста содержались очень разные импликации, непредсказуемо повлиявшие на все развитие средневекового восприятия письма и Ч.я. Уже в раннем средневековье Библия, но также другие книги воспринимались как кладезь неисчерпаемой мудрости и откровений о божестве; священные тексты суть изображения и подобия мироздания, наряду с которым они являются воплощением творца и его воли. Отсюда следовало развитие искусства экзегезы - толкования смысла текста ради извлечения из него сокровенных истин. Неисчерпаемость смыслов и трактовок ведет к большей свободе их порождения; в ущерб ортодоксальному единству процесс интерпретации текста становится достоянием отдельных, не всегда согласных друг с другом групп и индивидов. Более того, именно представление о священном значении текста оправдывает попытки его оригинального постижения. Таким образом, функция священных текстов существенно меняется по сравнению с их первоначальным амплуа самодостаточного авторитета. Само по себе остро переживаемое мистиками отчуждение от своего создателя явилось следствием предшествующего развития техники текстуальной экзегезы. Снять это отчуждение члены еретических сект и монашеских конгрегации стремились тем же способом, которым к нему пришли: путем углубленного прочтения священных текстов. Иногда в этом контексте даже говорят о формировании специфического интеллектуального типа европейцев, одной из определяющих черт которого является методологическое недоверие тексту. Примитивная форма этого недоверия иллюстрируется появлением дипломатической экспертизы в папской курии и при королевских дворах, прежде всего в форме практики разоблачения подложных грамот.
Наряду с не всегда очевидными трансформациями сакральной стороны письменности, на протяжении средневековья происходит решительный поворот к практическому использованию навыков Ч.я и письма.
Литература: Рабинович Е. Г. Maiusculae mutae (об одном эпизоде истории письма) // Sociology, History and Education. L., 1970; Balogh J., Watt I. Literate Culture: Some General Considerations // Ibid.; Chart ie г R. Lectures et lecteurs dans la France d'Ancien Régime. P., 1987; Clanchy M.T. From memory to written record, England 1066-1307. 2 ed. Cambridge, 1993; 111iсh I. «Lectio divina» // Schriftlichkeit im frühen Mittelalter. Tübingen, 1993; McKitterick R. The Carolingians and the written word. Cambridge, 1989; Saenger P. Silent Reading: Its Impact on Late Medieval Script and Society//Viator. N 13, 1982; Scholz M. Hören und Lesen: Studien zur primären Rezeption der Literatur im 12. und 13. Jahrhundert. Wiesbaden, 1980; Stock В. The Implications of Literacy. Written language and models of interpretation in the eleventh and twelfth century. Princeton, 1983.
A. M. Перлов