Я только что упомянул, что «знаки и символы „выдают себя" за сигналы». В разделе 4 я приводил пример, связанный с собакой Павлова, но сейчас хочу несколько развить эту мысль.
Поскольку сигналы — это часть нашей животной природы, ясно, что они составляют наиболее важные компоненты нашей коммуникативной системы. Средства культуры, как бы ни были они сложны, всегда должны строиться на биологическом фундаменте. Однако если одни сигнальные механизмы (те, что проявляются в физических реакциях человеческого тела) вполне очевидны, то в отношении других существуют серьезные разногласия (как и в вопросе о том, где кончается «инстинкт» и начинается «культура»).
Улыбка, плач, смех — неизменные составляющие привычного детского поведения. Поцелуй представляется модификацией сосания. Эрекция пениса — реакцией взрослого самца на разного рода эротические стимулы. Движения глаз и век служат сигналом распознавания объекта. Гнев, страх, стыд суть описание «эмоций», являющихся физиологическим отражением физических реакций, которые, вероятно, общи и для вида в целом.
При соответствующих условиях почти все такие автоматические реакции могут быть использованы для передачи обусловленных культурой посланий. Например, в английской традиции плач «означает» печаль, смех — радость, поцелуй — любовь. Но эти устоявшиеся в сознании ассоциации не универсальны для человека, и порой символическое/знаковое содержание какого-либо действия может совершенно расходиться с тем ответом на сигнал, к которому это действие относилось.
К примеру, обязательный плач очень часто составляет элемент правильного поведения для участников похорон. Но официальные плакальщики — не обязательно те, от кого можно ожидать эмоционального заряда. В самом деле, в некоторых случаях «те, кто плачет» — это просто нанятые профессионалы, не имеющие никакого отношения к умершему. Кроме тою, плач и смех могут составлять часть одного и того же контекста; на китайской свадьбе принято, чтобы родственники невесты выказывали свою потерю слезами, а родственники жениха свою радость — смехом.
Дополнительная сложность здесь состоит в том, что открытое выражение эмоций обычно подчиняется строжайшим табу, поэтому то, что демонстрируется, может совершенно отличаться от реально испытываемых чувств. Более того, сами по себе чувства могут быть двойственными.
Поразительный пример такого рода дает недавно вышедший этнографический фильм «Песчаные реки» Роберта Гарднера — о хамар Эфиопии. Основная тема фильма — чрезмерное экономическое подчинение замужних женщин их мужьям. Подчинению придается символическое выражение, когда в ходе различных обрядовых действий молодые мужчины с большой жестокостью секут своих потенциальных жен. Фильм демонстрирует примеры такого избиения, однако совершенно очевидно, что во всем этом присутствует сильный садо-мазохистский эротический элемент. Девушки явно испытывают возбуждение от покорного подчинения грубой силе.
Тот же самый вид двойственности приложим и ко всем физическим реакциям. Все человеческие существа обладают одним и тем же видом мышц и одним и тем же типом физиологии. Последовательные движения конечностей и гримасы, которые мы можем делать сознательно, являются остатком нашего дочеловеческого эволюционного прошлого, когда то же самое делалось лишь бессознательно. Всегда, когда для выполнения осознанных жестов мы используем части тела, нам неизбежно приходится довольствоваться тем, что мы имеем. Наши потенциальные движения ограничены нашими биологическими возможностями, так что любое контролируемое движение (или его отсутствие) до известной степени выглядит как автоматическая биологическая реакция, т. е. как естественный сигнал. И очевидно, что каждому такому движению (или его отсутствию) может быть приписано значение. Но так происходит не всегда; и то же самое касается приписываемого значения.
Например, движения головы часто выражают «согласие» или «отказ». Но там, где англичанин обычно наклоняет голову вперед, некоторые азиаты откидывают голову назад, тогда как другие качают головой из стороны в сторону.
Все, что можно сказать по этому поводу, это то, что если существует особое движение тела, означающее «да», то всегда будет какое-то другое, более или менее сходное движение, означающее «нет» (например, в английском контексте: кивать головой означает «да»; покачивать ею из стороны в сторону — «нет»). Но есть и два более широких вывода, которые можно сделать из анализа биологических корней потенциального телесного символизма.
Во-первых, любую мышцу, которую можно напрячь, можно также и расслабить; все движения потенциально бинарны; если я шагаю вперед, то могу сделать и шаг назад.
Во-вторых, человеческое тело не вполне симметрично. Если пупок — это центр, то руки «противостоят» ногам, гениталии «противостоят» голове, левая сторона «противостоит» правой. Но эти пары внутренне контрастны, а не идентичны; я не могу надеть правую перчатку на левую руку. Верхняя и нижняя части тела, правая и левая стороны поэтому особенно удобны для демонстрации связанных, но противоположных понятий, например хороший /плохой; и это действительно используется, хотя и не универсально.
Все это еще раз иллюстрирует тот основной принцип, к которому я постоянно возвращаюсь. Индексы в невербальных коммуни кативных системах, подобно звуковым элементам в устной речи, имеют значение не тогда, когда выступают изолированно, а толь ко когда они — члены одного ряда. Знак или символ только тогда приобретает значение, когда его отделяют от какого-то другого, противоположного знака или символа.